Статья посвящена анализу конспиративной деятельности декабриста М.П.Бестужева-Рюмина. Автор описывает момент вступления декабриста в заговор, его взаимоотношения с основными участниками Южного общества. По мнению следователя по делу декабристов А.Х.Бенкендорфа, молодой революционер был «демоном пропаганды». Доказывается верность этой характеристики: описываются переговоры Бестужева с Польским патриотическим обществом и Обществом соединенных славян.

В статье рассматривается ситуация межкультурного взаимодействия, которое определяется через потребность мирового развития собраться в единое человечество не путем соединения в одной культурной традиции, а в признании единства разных традиций, которые, как оказывается, необходимы друг другу по принципу дополнения. Именно так «собираются» два великих писателя, Виктор Гюго с его романом «Отверженные» и великий русский писатель Ф.М.Достоевский, которому понравился роман, выразивший национальный дух Франции, но затронувший Достоевского темой «восстановления» человеческого достоинства, – не только в сугубо правовой (формальной) плоскости, но и через осознание того, что всякому формальному праву всегда требуется и справедливость нравственного порядка.

Статья посвящена интеллектуальному поиску русских консерваторов конца 1870 – начала 1880-х гг. Речь идет об осмыслении характера политического кризиса конца царствования Александра II, а также перспектив выхода из него. В сущности, имеется в виду складывавшаяся система представлений, которая легла в основу правительственной политики времен Александра III. В историографии продолжаются споры, можно ли интерпретировать проведенные в те годы преобразования как контрреформы. Автор оспаривает эту точку зрения. Если иметь в виду целеполагание авторов той поры, их настроения, то было бы точнее говорить об идеологии контрреволюции, которую разделяли и многие представители бюрократических сфер.

В статье-рецензии рассматривается одна из идей книги А. В. Каравашкина «Власть в средневековой Руси. Смысловые уровни полемических текстов» (2021) – конвенциональные модели, трактующие отношения правителя-мучителя и его жертвы. Противостояние мученика мучителю-язычнику выражается в обличении, отношение мученика к тирану-христианину – в кротком приятии смерти. А. В. Каравашкин прослеживает эволюцию этих двух моделей, проявившуюся, в частности, в наделении тирана-христианина признаками вероотступника и в изображении жертв обличителями его преступлений. В статье показано, что две модели совмещены еще в новозаветном повествовании об убиении Стефана Первомученика и что в действительности фигура мучителя-христианина соотносится с царями-язычниками и отступниками еще в памятниках Борисоглебского цикла. Прослеживается, как князь Андрей Курбский реализует парадигму обличений мучителя в своих посланиях Ивану Грозному.

В статье рассматриваются функции имени библейского первоубийцы Каина как прецедентного для изображения и именования Святополка Окаянного в памятниках Борисоглебского цикла. Именование Святополка оканьный основывается на принципе паронимической аттракции (сближение с именем Каинъ, которому как бы приписывается семантика отверженности и крайней греховности). Показано, что функционирование лексемы оканьный в этих текстах различно: в «Чтении о Борисе и Глебе» Нестора она употребляется по отношению к Святополку преимущественно в номинативной, а не в атрибутивной функции и словно становится его именем и одновременно превращается в окказиональный эквивалент имени Каинъ. Почти полный отказ Нестора от использования собственного имени Святопълкъ/Святополкъ, по-видимому, связан с его сакральными коннотациями (корень свят-). Прослеживается, как в позднейшей древнерусской словесности само имя Святопълкъ/Святополкъ становится прецедентным.

В статье рассматривается одно из различий «Слова о полку Игореве» и киевской летописной повести: в «Слове» главным противником Игоря представлен не хан Гзак, как в летописи и, очевидно, в реальности, а хан Кончак. Показано, что такая замена связана со стремлением автора «песни» обратить поражение Игоря в символическую победу. Если в части «Слова» до пленения новгород-северского князя используется код героического эпоса, то после поражения Игоря это код волшебной сказки: Игорь словно бы был убит в бою, он как бы возвращается из царства мертвых, посрамив Кончака, взявшего его в плен, а Игорев сын Владимир уводит от Кончака его дочь. В отличие от летописной повести, фиксирующей исторические факты, «Слово о полку Игореве» их преображает в соответствии с принципами мифопоэтики. Независимо от того, являлось ли изначально «Слово о полку Игореве» памятником устной словесности или было создано в письменной форме, это авторский текст, оригинально переосмысляющий фольклорные традиции.

В статье рассматриваются основания религиозно-философской концепции модернизма. Она формировалась как персоналистская идеология, утверждавшая права личности в метафизическом плане. Добро и зло не отчуждены от личности – они производны от личности, ищущей себя в богоборчестве. Абсолютная свобода рассматривалась модернистами как высшее проявление новой религии. Но эта абсолютная свобода личности неизбежно приводила к дуализму, который создавал ситуацию перманентного выбора между двумя божественными ипостасями – добром и злом, ибо истинным злом рассматривалась «середина»: ни то ни другое. Зло пребывает в коллективном начале, в толпе, в обыденности, – именно это начало угнетает и делает несвободным человека. Драматизм «новой религии» заключался в том, что, стремясь к Единому, к Богу, модернисты выше всего ставили абсолютную свободу личности, которая не давала возможности обосновать религиозный монизм.

В статье рассматривается непосредственный опыт как факт самосознания древнерусских мастеров слова. Кроме авторитетных текстов-образцов древняя и средневековая Русь умела ценить личные свидетельства, ссылки на знакомство автора с предметом изображения. Путешественники, риторы и проповедники использовали непосредственный опыт в качестве важной суггестивной установки, позволявшей придать произведению убедительность. Прием этот использовался в разных жанрах с целью вовлечь читателя в предложенные обстоятельства. Функция приема рассматривается на примере произведений игумена Даниила (XII в.), инока Фомы (XV в.), протопопа Аввакума (XVII в.).

Статья посвящена культурно-историческим типам допетровской Руси. Автор рассматривает их на примере трех покаяний, отразившихся в древнерусской литературе. Князь Игорь, герой летописных повестей и «Слова о полку Игореве», кается как представитель всего княжеского рода. Иван Грозный – как государь, глава дома и семьи. Протопоп Аввакум – как суверенная личность в своем непосредственном предстоянии Богу, уже за себя лично, сознавая свою индивидуальную ответственность. Таким образом, мы имеем дело с тремя разными культурами, тремя смыслополаганиями и жизненными мирами, которые в русской истории сменяли друг друга: 1) Древняя Русь; 2) Средневековая Русь; 3) Россия раннего Нового времени. В статье переосмыслена теория культурноисторических типов Н.Я.Данилевского. По мнению автора, культурно-исторические типы служат не только различению цивилизаций и оказавшихся в их орбите народов, но и внутренней периодизации каждой отдельной культуры. Внутри одной культуры на самом деле могут обнаружиться свои культурно-исторические типы, а по сути – разные культуры.

Историк-медиевист обращается к сюжетам XX века. Сначала как исследователь исто-риографии, жизненного мира историков сталинского периода, а потом как исследова-тель культуры, идеологии, литературной критики и художественных манифестов. Таков необычный путь, который характеризует научные поиски А.Л.Юрганова, специалиста по русской средневековой культуре и одновременно исследователя культуры, повседневно-сти и жизненного мира прошлого столетия. Автора новой книги (сборника статей разных лет)1 занимает теперь смысловая сфера интеллектуальной истории, которая как особый мир коренится в жизненном мире, общем для тех, кто стоял по одну сторону, и тех, кто занимал диаметрально противоположные позиции. О методе новой работы историка и специфике культурной истории XX века рассуждают авторы рецензии.

Публикация в рамках Полного собрания сочинений К.Маркса и Ф.Энгельса на языках оригинала (МЭГА) рукописей и эксцерптов Маркса, включая его работы по естествознанию и математике, открывает новый этап изучения философии, политической экономии и методологии Маркса. Источники философского метода Маркса нельзя ограничивать немецкой классической философией, а сам метод сводить к материалистической диалектике. Маркс был вовлечен в духовную жизнь своей эпохи, на его исследовании сказалась философия, методология исследований классиков политической экономии и естествознания. Принимая способы теоретизирования, свойственные науке середины XIX в., Маркс в области политической экономии сформулировал выводы созвучные выводам естествоиспытателей той эпохи. Это предопределило, в частности, судьбу понятия отчуждения в «Капитале», которое утратило свою роль в качестве определяющего элемента его структуры.

В статье рассматривается древнерусская литературная культура как совокупность приемов и рече-поведенческих тактик, сложившихся еще на заре восточнославянского искусства слова. XVII век, как переходная эпоха в истории русской культуры, отмечен небывалым доселе новаторством. Южнославянское влияние сменяется в это время западнославянским, в литературу хлынул поток новых переводов, среди которых было много светских беллетристических текстов. На смену традиционным символическим и прагматическим способам познания действительности приходит схоластический рационализм. Тем не менее традиции древней книжной культуры остаются авторитетными и значимыми. Литературная архаика по-прежнему заявляет о себе. Связь с консервативным литературным обычаем была повсеместной. Это доказывают, в частности, такие известные памятники литературы переходной эпохи, как «Житие Юлиании Лазаревской», «Латухинская Степенная книга» Тихона Макарьевского и эпистолярное наследие патриарха Никона.

Многим по сей день кажется, что благодаря исключительно подвижничеству представителей школы «Анналов» во французской историографии (Л.Февр, М.Блок и др.) или, во всяком случае, усилиям лишь зарубежных ученых историческая наука стала менять акценты в подходе к анализу прошлого, превращаясь, в первую очередь, в область человековедения, а затем уже – обществоведения. Между тем этот процесс «одушевления» истории как науки включал в себя усилия многих поколений как зарубежных, так и отечественных историков, философов, представителей других отраслей обществознания. Парадокс, однако, состоит в том, что о первых мы до последнего времени знали гораздо больше, чем о наших соотечественниках. Сегодня уже с полным основанием можно утверждать, что картина свершений отечественной науки в плане антропологического, социально-психологического подхода к анализу исторического прошлого масштабна и впечатляюща. Задача статьи – раскрыть некоторые важные аспекты данного историографического процесса.

В статье рассматривается судьба русского модернизма в связи с Первой мировой войной, нарушившей привычную жизнь людей. Парадоксальным образом это нарушение привычной мирной жизни основные деятели модернистской культуры не относили к исключительно негативным событиям. Война не является причиной самой себя, она лишь следствие накопившихся проблем в самом человечестве. Это кризис внутренний, духовный, требующий своего разрешения, и это возможность преобразить свой внутренний мир, чтобы затем преобразился и мир внешний по отношению к человеку. Литературные и философские переживания модернизма, выплеснувшись наружу, показали, что кризис наличествует не только в человечестве, но и внутри этого течения. Останется ли в нем конституирующей основой Личность в ее сверхличностной перспективе утверждения себя или победит прежний славянофильский миф о православном государстве, выше интересов которого нет ничего в условиях войны, – эту дилемму и обсуждали модернисты, в этом и состоял кризис модернизма.

Раскол модернизма заключался в том, что внутри него обозначились расхождения по отношению к государству во время Первой мировой войны. Одни модернисты стали исповедовать высшую ценность – православное государство, другие – по-прежнему утверждали, что высшей ценностью и началом всех начал является всякая личность, конституирующая реальность. Столкнулись две силы в одном движении, однако развязка конфликта была определена не аргументами сторон, а жестокой действительностью проигрыша в войне. Русский народ не выдержал тяжких испытаний – таков был итог этого внутреннего конфликта. Ни православное государство, ни народная личность не поднялись выше себя в стремлении преобразовать мир на новых, справедливых началах. Гибель империи стала гибелью и русского модернизма, оформленного в годы Первой русской революции 1905–1907 гг. Однако зерно, упавшее в землю, непременно прорастает в новую жизнь, ибо не может умереть дух личности, бессмертный дух, ищущий метафизическое начало и оправдание жизни вопреки тоске и пессимизму.

В статье проводится анализ генеалогической культуры русского дворянства после октября 1917 г. Отмечено, что процесс ее утраты происходил одновременно вне зависимости от места жительства дворян, но причины этого были разные: социоцид в СССР и ассимиляция в эмиграции. Происходило обесценивание родства как основы семейной жизни, значительная часть информации о происхождении и родственных связях была утрачена, сокращались границы родовой памяти, упрощалась терминология, изменились роль и место родства в системе межличностных отношений дворян. В СССР дворянское происхождение скрывали, чтобы избежать репрессий, а в эмиграции среди бывшей элиты возросла ценность родственных связей с иностранцами. В целом, утрата сословной генеалогической культуры произошла к началу 1960-х гг.

В статье рассматриваются христианские и языческие представления об ином мире и их влияние на книжность Древней Руси. Приводятся убедительные доказательства, что общего понимания проблемы не существовало. Споры о рае древнерусских иерархов – убедительное тому подтверждение. Автор показывает, что участники дискуссий основывали свои идеи на разных трактовках рая и ада, которые были представлены в произведениях переводной древнерусской литературы. Прослеживается влияние нескольких богословских традиций, формировавших представления об инобытии. Наибольшим влиянием пользовались антиохийская и неоплатоническая трактовки посмертного существования. Кроме того, в древнерусской книжности широко были распространены апокрифические образы рая и ада. Взгляды древнерусских мыслителей формировались на основе ортодоксальных, апокрифических и отчасти языческих представлений о жизни после смерти.

Франкоязычная библиография, посвященная русской религиозности, и в частности феномену юродства, во многом основана на трудах православной эмигрантской среды. Ярким примером тому является жизненный и творческий путь Элизабет Бер-Сижель (1907–2005), французской исследовательницы, принявшей православие и занимавшейся историей Православной церкви и русского богословия. Ее исследование русской духовности, базирующееся на концепции Г.Федотова, по сей день не утратило актуальности для франкоязычных читателей.

В статье на материалах трудов экзегетов, апокрифов, древнерусских произведений и фольклора рассматриваются две крайности средневекового понимания рая: как феноменальной исторической реальности и как ноуменальной сущности. Концепции земного рая в буквалистской экзегезе противостояло его отрицание с позиций христианизированного неоплатонизма. Неоднозначность ситуации интерпретируется с учетом тенденций понимания проблемы в общественном сознании. Показано влияние дохристианских представлений на апокрифические образы рая. К архетипичным отнесены образы иного мира за водной преградой, которые получили свою вторую жизнь в творчестве Василия Калики. Его взгляды оцениваются в сравнении со строго ортодоксальными произведениями средневековой отечественной книжности. Делается вывод, что наивной натуралистичности противостоит безупречно доктринальная концепция небесного рая, как идеального надчувственного мира, лишенного черт конкретики. Картинность в понимание благ небесного рая привносилась в древнерусскую литературу описанием путешествий святых визионеров в Царствие небесное. Яркие образы рая неканонической книжности предложено толковать как чувственные аллегории будущего неописуемого блаженства.

В статье обсуждается вопрос об эволюции концептуальной структуры праздника от русской культуры XIX века к советской культуре 20-х–30-х гг. В ней описаны две базовые модели, составляющие “идеальный тип” праздника, а также показано, как эти модели сосуществуют в русской и советской культуре указанного периода. Важный методологический результат статьи состоит в описании на материале праздника одной из моделей трансляции концептуальных структур русской культуры в раннюю советскую культуру.

Статья посвящена изучению древнерусских миниатюр, находящихся в Лицевом летописном своде Ивана Грозного – уникальном памятнике русского Средневековья. Первое его факсимильное издание было осуществлено в 2004 году издательством «Актеон» (Москва). Десятки томов древней рукописи, 16 тысяч миниатюр, иллюстрирующих всемирную и русскую историю, увидели свет, стали доступны во многих библиотеках России и за ее пределами. Теперь доступ к первым (и последующим) томам ЛЛС (в электронном виде) возможен через Интернет. Казалось бы, издание гарантирует знание. Но это не так: требуется реконструкция знаковой природы миниатюр, чтобы понять их содержание. Речь идет об опыте реконструкции неизвестного языка русской культуры, который определял собой способ «прочтения» текста и художественного образа. Одна из главных проблем данной статьи – это изучение горизонта свободы древнерусского художника: был ли он несвободен в своем творчестве или явился создателем собственного художественного мира?

Статья посвящена двум стратегиям риторического нарратива в жизнеописаниях русских святых, созданных средневековым книжником Епифанием Премудрым на рубеже 14-15 вв. Творчество этого христианского автора Московской Руси рассматривается в широком контексте литературной культуры России Средневековья и Нового времени. Риторическая поэтика никогда не исчезала. Зародившись в античную эпоху, она продолжает жить в Средние века, в 18 столетии (в пору расцвета классицизма) и в литературе 20 века. Как никакая другая формация литературной культуры риторическая поэтика связана с внелитературными целями и задачами, служит обоснованию и пропаганде ясных идеологических принципов и ценностей.

Статья посвящена сравнительному анализу Домостроя и Юности честного зерцала с целью выявления базовых категорий “предельного смысла”, стоящих за этими текстами. Проведенный анализ показывает, что определяющий вектор трансформации от XVI к XVIII в. ценностных установок, характеризующих повседневное поведение русского человека, характеризуется двумя основными параметрами: рост рефлексии, рационализация восприятия мира, и секуляризация культуры, резко возросшее значение светских элементов в организации культурного пространства. Предложенная методология может быть использована для анализа широкого круга текстов, принадлежащих различным культурным традициям.

Представление о власти царя-самодержца, наследующего власть от отцов, принадлежащего к Богоизбранной династии, окончательно сложились в России в XVI в. Однако уже в конце XVI столетия, после смерти бездетного Федора Ивановича, эти представления потерпели крах. В результате была создана новая модель обретения царя – канон избрания монарха. Этот шаг знаменовал радикальную смену представлений о власти. Бытованию канона и влиянию, которое он оказал на культуру XVII в., посвящена статья.

Статья посвящена изучению роли понятия закон в идеологии декабристов. В первой части статьи исследуется семантика этого понятия. Вторая часть работы посвящена определению места указанного понятия в мировоззрении декабристов: выявляются понятия, семантически с ним связанные; строится система мировоззренческих понятий членов тайных обществ. В третьей части работы при помощи полученной системы изучается идеология декабристов. В частности, рассматривается формирование идей ограничения монархии и отмены крепостного права.

Статья посвящена истории отстранения «памяти» в начале ХХ века и превращения ее в особый объект рефлексии и исследования. В культуре модернизма память приобретает значимость как новый образ времени и одновременно переосмысливается как процесс, трансформирующий идентичность человека. Разрыв с уходящей в прошлое культурой рационализма, разочарование в утопических идеалах проекта Просвещения после Первой мировой войны были связаны в том числе с изменением представлений о памяти. Сомнение в достоверности памяти проблематизировали многие уверенности рационализма, более двух веков определявшие нормы и представления об истине и достоверности в разных сферах жизни, от бюрократической практики до частной жизни. В статье исследуются те изменения в дискурсе и практиках, которые оказались связаны с изменением одного из базовых понятий культуры. В фокусе внимания значимые для культуры тексты, содержавшие рефлексию о понятии «память» и общие для эпохи идеи. Многие авторы приходят к парадоксальному выводу: память означает забвение, память деформирует прошлое, а не воспроизводит его, подменяет реальность, отнимая у людей время и волю.

Статья продолжает исследование культурных функций представлений о «памяти» в межвоенный период и послевоенное время. В эти году приобретает широкую популярность программа феноменологии, начало лингвистического поворота, – и как следствие критика языкового характера памяти, механизма, деформирующего представления о событиях, упаковывающего «реальность» в устоявшиеся и принятые в культуре шаблоны, подчиненные социальной прагматике. В интеллектуальную традицию возвращается обсуждение забытого с античных времен социального характера памяти и социальной функции воспоминаний. Отлитый в словах социальный опыт трансформирует индивидуальные впечатления, отчуждает и присваивает индивидуальные впечатления, дисциплинирует и подчиняет общей прагматике и социальным правилам, заставляет видеть отсутствующее в мире и не замечать наличествующее, учит жить, играя с отсутствующими предметами. Тема подмены индивидуального опыта социальным и критика подчинения воле общества оказываются тесно переплетены в культуре с антивоенным протестом и движением сопротивления. Новое поколение интеллектуалов ставит своей задачей разоблачать воспоминания, которые «оккупируют» жизнь тех, кто не способен сопротивляться, и показать утопический «новый мир» – мир, в котором «память» утратила бы свои функции.

В статье анализируется роль дарвинизма в современной духовной культуре. Показана логика становления дарвинизма, закономерный и неизбежный характер его возникновения и последующего развития. Подчеркивается, что эволюционная теория – продукт «системного способа мышления», который плохо совмещается с «предметоцентрическим» мышлением, которое характерно для обыденного сознания. Исследуются процессы, происходящие в современном отечественном обыденном сознании.

В статье рассматриваются работы В.Н.Топорова, посвященные изучению древнерусской агиографии, демонстрируются преемственность его подхода по отношению к подходу Г.П.Федотова и кардинальные отличия от исторического и литературоведческого изучения житий. Метод В.Н.Топорова рассматривается как оригинальный пример философского (историософского) дискурса, как опыт в области реконструкции идеального текста, «сверхмифа», создаваемого миром и о мире. В более узком применении это попытка воссоздания, реконструкции психологического облика, духовного и душевного «я» святого. По своей установке и во многих конкретных интерпретациях, не предполагающих строгой верификации, этот подход принципиально отличается от методологии так называемой тартуско-московской школы, к которой принято относить В.Н.Топорова.

Антихрист – ключевая фигура апокалиптических пророчеств, последний и главный враг Церкви, который явится перед Концом света. В средневековой христианской книжности встречаются самые разные идеи о том, каковы будут его облик и природа. В то же время иконография Антихриста удивительно подвижна. В разных композициях Враг предстает в виде семиглавого монстра, пятнистого зверя, обаятельного юноши, властного императора. В циклах изображений его фигура включает образы грусти, торжества, ярости, триумфа, страха. На Руси образы Антихриста широко распространились лишь на закате Средневековья, со второй половины XVI в. В статье рассматривается семиотика этих многочисленных и вариативных изображений. Кроме того, проводится обзор раннехристианских текстов и европейской визуальной традиции, которые повлияли на формирование русской иконографии Врага.

Иконография Антихриста в средневековом искусстве удивительно подвижна: «сына погибели» изображали в виде семиглавого монстра, пятнистого зверя, трехглазого юноши, властного императора или римского понтифика. К нему применимы визуальные фигуры грусти, торжества, ярости, триумфа и страха. Циклы миниатюр разворачивают перед читателем динамичную картину «преображений» апокалиптического Врага. На Руси образы Антихриста широко распространились лишь на закате Средневековья, с XVI в. Во второй части статьи рассматривается семиотика этих многочисленных и вариативных изображений. Автор проводит обзор европейской и русской иконографии, сопоставляя визуальные и книжные «портреты» Антихриста.

Настоящая статья является результатом многолетнего изучения теологии великого немецкого мистика Майстера Экхарта (ок. 1260 – 1328) и представляет собой введение в его антропологию и схоластическую теорию экстаза. Статья разделена на 3 главы. В первой главе предлагается очерк еретических учений о человеке («Зерцало простых душ» М. Порете, анонимный трактат «Сестра Катрай» и т.д.), развитых в 13–14 вв. и оказавших влияние на богословие Экхарта. Вторая и третья главы содержат очерк собственно экхартовского учения об экстазе, которое, по мнению автора, имеет много общих черт с аналогичным учением византийского богослова Г. Паламы. Целью исследования является выработка методов сравнительного изучения немецкого

В статье исследуется одна из самых сложных проблем в истории философии и богословия – проблема возникновения и существования зла. На примере большого количества славяноязычных средневековых текстов показано, как решалась проблема появления зла в мире. Большое внимание уделено Палее Толковой и легенде о падении Сатаниила, благодаря которым формировались представления наших древнерусских предков о природе зла. В соответствие с общеправославной традицией древнерусские книжники интерпретировали зло как «небытие», которое не входило в замысел Творца о мире. На конкретных текстах показано, что зло не причастно к порядку вещей, что это не самостоятельная онтологическая сущность, а результат искажения бытия и связанных с ним духовных состояний людей. Зло и пришедший с ним грех в памятниках древнерусской письменности рассматриваются как «болезнь» свободной воли, которая в силу человеческой природы склонна принимать за добро его призрак. Реконструируются основанные на библейских постулатах доктринальные установки вероучения, согласно которым зло рассматривается как реальность только в последствиях волевых действиях сотворенных субъектов, которые вопреки божественному замыслу и дают существование злу в мире.

Статья знакомит с жизнью и творчеством выдающегося русского ученого и мыслителя XI столетия Кирика Новгородца (1110-не ранее 1156/58). В ней показано, что творчество Кирика представляло собой явление яркое и многогранное. Анализируются грани дарования Кирика в области математики, календаря, богословия, философии. Детально исследуется научное и философское содержание «Учения о числах», а также богословские и этические аспекты «Вопрошания». Автор этих произведений рассматривается в статье не только как выдающийся ученый, но также и как крупный религиозный философ, представлявший в древнерусской мысли традицию теологического рационализма. Делается вывод, что ученый, мыслитель из Великого Новгорода принадлежал к числу русских людей европейского уровня образованности и намного обогнал свое время.

В статье воспроизводится комплекс малоизвестных книжных и эпиграфических источников, на основе которых детально реконструируются особенности древнейшего этапа истории отечественной церковной организации. На примере деятельности и творчества Луки Жидяты анализируется комплекс мероприятий, направленный на утверждение в Древней Руси автономного от Византии церковного устройства. Лука оценивается как сподвижник автокефального митрополита Илариона, вместе с которым они обосновывали державную идеологию независимой государственной власти и независимой от греков Церкви. Делается вывод о противоречивых тенденциях во взаимоотношениях Священства и Царства, следствием чего были резкие колебания Ярослава Мудрого, завершившиеся свертыванием автокефалии.

В статье воспроизводится комплекс малоизвестных книжных и эпиграфических источников, на основе которых детально реконструируются особенности древнейшего этапа истории отечественной церковной организации. На примере деятельности и творчества Луки Жидяты анализируется комплекс мероприятий, направленный на утверждение в Древней Руси автономного от Византии церковного устройства. Лука оценивается как сподвижник автокефального митрополита Илариона, вместе с которым они обосновывали державную идеологию независимой государственной власти и независимой от греков Церкви. Делается вывод о противоречивых тенденциях во взаимоотношениях Священства и Царства, следствием чего были резкие колебания Ярослава Мудрого, завершившиеся свертыванием автокефалии.

Статья посвящена анализу идейно-религиозных аспектов «Слова о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Показано, что смысловым ядром произведения являлись историософские размышления мыслителя. В фокусе его внимания вселенский ход истории, а отечественная история рассматривается как органическая часть мировой и богатой собственными свершениями истории. По мысли Илариона русский народ, как и все другие народы, проходит в своем развитии два этапа: дохристианский (младенческий и несовершенный) и христианский (благодатный, открывающий путь к спасению). Русский митрополит выражает глубоко патриотическую идею о великом предназначении молодого русского народа, которому приобщение к вере открывает перспективы свершения великих дел. С позиций равноправия в вере он осуждает претензии старых христианских народов на превосходство. При этом не лишен гордости за славное дохристианское прошлое Руси, восприемницей славы которой стала крещеная Русь. На этом фоне Иларионом осуждаются претензии на национальную и религиозную исключительность. В целом доктрина Илариона расценивается как доктрина государственной независимости и исторического оптимизма.

Архангел Михаил – одна из центральных фигур в картине мира древнерусского человека. Воевода ангельских сил играл важнейшую роль как в церковном предании, так и в массовых верованиях и магических практиках, часто окрашенных синкретизмом. В архангеле Михаиле видели не только победителя Дьявола в начале времен, но и главного антагониста Сатаны в этом мире, могущественного защитника человека от козней и агрессии демонов, победителя бесов и ангела-экзорциста. Это представление торжествует и на Востоке, и на Западе христианского мира. Тем не менее, конкретные формы заступничества, которые от него ожидали, и роли, которые на него возлагались преданием, не могли не варьироваться в зависимости от культурного фона различных стран и народов. Цель статьи – проследить историю архангела Михаила как «демоноборца» и экзорциста в Средневековой Руси. Для этого необходимо понять, какое место роль борца с Сатаной занимает в совокупности «функций» архангела и логике его почитания. Как церковные источники (различные «слова» и поучения, жития святых, визуальная традиция: иконография икон, фресок и т.д.) представляют разделение ролей между архангелом Михаилом и популярными на Руси святыми-демоноборцами (например, св. Никитой, позванным «Бесогоном»)? Наконец, предстоит рассмотреть сложные связи между демонологическими мотивам в агиографии и синкретической демонологией древнерусских амулетов-«змеевиков».

Статья посвящена раскрытию понятия «Новое средневековье», привлекшего к себе всеобщее внимание после выхода в свет книги Н.А.Бердяева «Новое средневековье» (Берлин, 1924). Несколько ранее это понятие использовал Флоренский в текстах, опубликованных только недавно. Флоренский утверждал наличие ритма в истории, ритма смены культур средневековой и возрожденской. За культурой эпохи Возрождения, за культурой Нового времени, развившей возрожденскую культуру, следует эпоха «Нового средневековья», признаки которой Флоренский угадывал в современности. Все симпатии Флоренского были на стороне средневекового мировоззрения. Свое мировоззрение Флоренский считал соответствующим стилю XIV–XV вв. русского средневековья. Флоренский полагал, что кризис возрожденской культуры начался в конце XIX в. и наступает сумеречная эпоха перехода к «Новому средневековью», перехода от тьмы к свету. Характерной приметой «Нового средневековья» Флоренский полагал рост апокалиптических настроений: его современники уже говорили о разрушении природы и кризисе культуры, об истощении питающих недр Земли, о восстании стихий, о заражении воды и воздуха, о губительных землетрясениях. Флоренский чаял более глубокого возврата к Средневековью. Интересной представляется попытка осмыслить современность в категориях Флоренского: Средневековье – Возрождение – Новое время – Новое средневековье.

Вера – один из двигателей истории. При этом история самой веры до сих пор изучена недостаточно. Вера не тождественна религии. Это понятие включает не только то, во что люди верят (в Бога, святых, загробную жизнь), но и все разнообразие индивидуальных и коллективных практик, в которых эта вера воплощается. Вера – это социальный и психологический процесс, и в разных обществах люди верят по-разному. Французский историк Ж.-К. Шмитт – медиевист. Его объект – Средневековье. История веры, которую он намечает, – это не только история католицизма, институтов Церкви, догм, таинств и ритуалов. Он пытается понять, что в Средние века означает «верить». Автор ставит перед читателем серию фундаментальных вопросов. Какова была роль веры в средневековом обществе? Каковы были конкретные механизмы распространения новых верований и контроля над верой со стороны Церкви? Оставалось ли в средневековой культуре место для религиозного сомнения?

Инициаторы Февральской революции признавались, что «хотели» совсем другого результата. Но позитивистский стиль мышления, заточенный на «результат», неизбежно приводит к одной и той же песне: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Преодоления утопического стиля мышления можно было ожидать лишь со сменой поколений на политической авансцене. Срыв эволюционного пути развития привел к еще большему торжеству утопизма. Не смена «политического строя», а глубокие изменения в культуре, в стиле мышления, в тональности человеческих отношений должны были занять приоритетные места в программе действий, что в итоге преобразовало бы и «политический строй». Но такую программу могли бы выдвинуть лишь личности иного масштаба.

Рецензия посвящена творчеству современного художника из Иерусалима Александра Айзенштата. Перед каждым, кто придет на выставку его работ, предстанет стихийное повествование, метарассказ и о судьбе народа, и о тайнах духовной жизни, и о том, что близко не только окружению автора, но и созвучно судьбе России, той страны, с которой живописца связывает и биография, и творчество, и религиозная деятельность. Впрочем, меньше всего следовало бы увлекаться интерпретаторством, домысливанием, игрой воображения, искусственно превращая ассоциации в продуманную схему. Как всякое подлинное творчество, картины Айзенштата побуждают к объяснению, но в то же время неуловимы для описания с последующим толкованием смысла образов. Пусть то, что высказано на языке живописи, останется ее собственным достоянием. Любой перевод, любая вербализация не помогут зрителю, поскольку работы Айзенштата, несмотря на свою тесную связь с еврейской традицией, не претендуют на то, чтобы быть лишь энциклопедией символов. Автор рецензии пишет о религиозных и нравственных общечеловеческих интенциях художника, творчество которого формируется благодаря причастности к высоким духовным интенциям традиционной культуры.

Статья посвящена двум стратегиям истолкования средневековых источников. Автор не соглашается с теорией итальянского слависта Рикардо Пиккио, исследующего так называемые «библейские тематические ключи» древнерусских текстов. По мысли Пиккио, первоначальный контекст скрытых библейских цитат позволяет быстро и точно определить идею произведения, расшифровать неявный авторский замысел. Однако подобного рода методика не приводит к подлинной верификации выводов исследования и основывается на произволе интерпретатора. Единственный путь реконструкции мысли средневекового книжника – анализ текста как выразительного и содержательного единства. Примеры такого прочтения и содержатся в предлагаемой вниманию читателей статье.

В середине XVII столетия царь Алексей Михайлович и его ближайшее окружение оказались на перепутье. Русское средневековье все более архаизировало на фоне достижений Запада. Была задумана реформа для «нравственного исправления» дел церковных. Для осуществления задуманного в Москву приглашаются ученые монахи греческой ориентации во главе с Епифанием Славинецким, но недовольный греками царь в 60-е гг. приглашает «латынщиков», выучеников Киевско-Братской коллегии, лидером которых был Симеон Полоцкий. Борьба двух течений – «греческого» и «латинского» – за влияние на царский двор превращается в борьбу за будущую культурную позицию России. Автор статьи рассматривает эпистемологический аспект конфронтации. По его мнению, в текстах и документах той эпохи просматриваются два дискурса: один – преимущественно аллегорический, другой – силлогистический. Первый был укоренен в русской церковной и фольклорной средневековой традиции. Второй, привнесенный «латынщиками», был своего рода «новым мышлением», к которому постепенно склонялась власть, остро нуждающаяся в людях духовного звания и чиновниках со способностью ясно мыслить, и которое позволило в следующем XVIII столетии русским интеллектуалам вступить в диалог с Просвещением и осуществить первичную рецепцию европейской философии Нового времени.

Русская школа философии права акцентирует внимание на том факте, что с помощью правовых норм, которые с необходимостью должны формулироваться с «топорной четкостью», мы можем обеспечить регуляцию общественной жизни лишь на том низшем уровне, где человек соглашается действовать подобно автомату. Права же «человечного в человеке» способна защитить лишь более мощная система, включающая в свой состав также нравственность и религию. Поэтому либеральный лозунг «верховенства права» является политиканским и дезориентирующим. В России в дело осознания несамодостаточности правовой системы регулирования наибольший вклад внесли П.И.Новгородцев и его ученики – И.А.Ильин, Б.П.Вышеславцев и др.

Мысль о «тевтонском пленении» русской философии, высказанная Соболевым, подвергнута некоторой критической переоценке в работе И.Ф.Шаповалова. По мнению автора отклика, утверждение об однобоком и вредном влиянии немецких философских идей на русскую интеллигенцию, которая так и не смогла освободиться от чуждого русской почве способа мысли, нуждается в существенном переосмыслении. Вполне очевидно, что факт пленения отрицать не приходится. Но было ли это пленение «тевтонским», т.е. явились ли плоско-рационалистические воззрения русской интеллигенции результатом увлечения именно немецкой философией? Немецкую философскую традицию, напротив, следует рассматривать в качестве союзницы русской религиозно-философской рефлексии в борьбе против плоского рационализма и доктринерства. Автор видит истоки интеллектуальной парадигмы, приверженной умозрительным идеям и готовым рецептам мысли, именно во французской традиции, в частности во французском позитивизме XIX века.

Русская культура литературоцентрична. Русская классическая литература задала масштаб мысли, ее размах. И в области философии наиболее значительные результаты достигнуты там, где русская мысль ориентировалась на художественное познание. Если мы хотим включиться на равных в мировой философский процесс, то мы, я думаю, должны сконцентрировать свои усилия там, где мы сильны, то есть сконцентрировать усилия на изучении проблем гуманитарного познания.

Поводом для «круглого стола» «Жизнь и театр» стала показанная в конце апреля этого года в театре «На досках» пара-поэма «…Изнь». Руководитель творческого центра и режиссер театра открыл дискуссию, обозначив основные проблемы обсуждения. Способен ли сегодня театр к творению новых форм социального бытия? Что можно и должно отражать в жизни современной России? В чем цель подобного отражения? Может ли театр сформировать новую элиту, выявить социальный слой, способный объединиться и удержать общество от энтропии и распада? В дискуссии принимали участие ученые-обществоведы, писатели, преподаватели московских вузов, сотрудники библиотек.

Автор статьи отмечает, что критерием доброкачественности философско-богословской мысли для отца Георгия Флоровского выступает верность не букве, но духу святоотеческого Предания. Художественный вкус, чувство стиля помогают ориентировать мысли в духовной сфере, но критерием Истины здесь может выступить только Божественное присутствие. Религиозный догмат понимается Флоровским не как некое формально-логическое определение, а как описание исторического события нисхождения Святого Духа на участников церковного собора.

Мало кто знает о прогнозах будущего России, сделанного отечественными консерваторами задолго до крушения самодержавия. Многократно переизданный, но не прочитанный, Константин Леонтьев в своих оценках социализма был, по мнению автора статьи, гораздо более глубоким и дальновидным, чем его современники и некоторые наши соотечественники. Осознавая подспудно неизбежность социальной революции, он пытался найти в социализме охранительные черты и совместить его с монархией в рамках православия. Урегулировать социальный вопрос предлагалось силами существующей власти, не меняя сложившийся социально-экономический уклад. Леонтьев планировал посвятить социализму специальную работу, но этому помешала смерть, а последователи (да и были ли у него настоящие последователи?), оказались менее оригинальными. Один из немногих, понявших, но отнюдь не принявших его "охранительный социализм", – Лев Тихомиров. "Патриархальные" апологеты самодержавия истощили себя в борьбе с социалистической идеей, не осознав существования глубоко скрытого типологического родства с социализмом. Родства, которое помимо прочего, подразумевалось наличием общего противника в лице либерализма и капитализма.

Публикация призвана прояснить ситуацию и с новой стороны осветить место и роль Тихомирова в политической жизни России. Он выделялся, прежде всего, тем, что в революционном лагере был своего рода "консерватором", отстаивая традиционные ценности, а в монархическом – "революционером", не только по ярлыку, наклеенному недоброжелателями, но и по внутреннему убеждению в необходимости серьёзных преобразований, решительному движению по пути построения идеального монархического государства. И этот образ "консервативного революционера" отталкивал от него современников. Но хотя Тихомиров и был, в действительности и по существу, "человеком Александра III", его можно назвать предтечей европейской (немецкой) консервативной революции и русских евразийцев. В судьбе Льва Александровича Тихомирова нашли отражение сложные и противоречивые тенденции развития общественно-политической мысли России. Он оставил богатейшее литературное наследство, являясь не только выдающимся идеологом и талантливым публицистом, но и внимательным и чутким наблюдателем за происходящими в стране процессами.

Со времен Геродота история понимается как Histories Apodexis – "Изложение событий", желательно исходящее из уст очевидца или же опирающееся на достоверные свидетельства. Однако ее научная институционализация произошла довольно поздно и была обусловлена двумя событиями: формулированием социологических законов и выделением источниковедения как базиса Histories Apodexis в ХIХ в. В последней трети XX в. основы исторического познания были потрясены "лингвистическим поворотом" и "постмодернистским вызовом", что вызвало кризис "науки истории". В статье рассматриваются проявления кризиса (возникшая дискретность исторического знания, "лингвистический поворот" и "постмодернистский вызов") и практикующиеся сегодня попытки выхода из него: критика постмодернизма, возникновение новых методологических направлений, развитие исторической герменевтики как наиболее совершенного из них, современное состояние исторического позитивизма и причины его устойчивости. Автор предлагает свой сценарий развития исторической науки: в корпорации произойдет раскол на авторов Histories Apodexis, понимающих стандарты своей профессии в позитивистском духе, и постепенно будет формироваться узкая прослойка профессиональных ученых, которая сумеет выработать новые научные стандарты, предъявляемые к историческому исследованию

Очерк посвящен сопоставлению духовного христианского учения и доктрины Р.Штейнера. Автор исследует фундаментальные расхождения двух мировоззренческих систем. Это касается, в первую очередь, религиозной сущности Евангелия в том виде, как понимает его Штейнер. С.Булгаков приходит к выводу о том, что рассматриваемая доктрина не имеет ничего общего с "углублением христианства", но по сути становится подменой христианства, антропософским искажением традиционной догматики. Культ Р.Штейнера, основанный на идеях нехристианской восточной мистики, оказывается "религиозной подделкой". Здесь не остается места ни одному из самых дорогих христианину "сокровищ веры". Своеобразием доктрины, ставшей предметом критики С.Булгакова, состоит в том, что оккультизм приводится в систему. Однако видимость научности здесь скрывает одно из опасных заблуждений, "суеверие наших дней".

Статья анализирует причины популярности теории пассионарности Льва Гумилева и дает обзор ее возможных теоретических источников в гуманитарной мысли. В качестве идейных предшественников Гумилева в западной мысли указана философия жизни, в российской – философские искания Толстого, Достоевского, Розанова и Вересаева. Подробно сравнивается теория пассионарности Льва Гумилева с теорией харизмы Макса Вебера. Главный вывод статьи заключается в том, что теория Гумилева неопровержима, поскольку относится не к истории, а к философии истории.

Статья посвящена 100-летию со дня 1-го Религиозно-философского собрания, произошедшего 29 ноября (12 декабря) 1901 г. в Санкт-Петербурге. Прослежена предыстория Собраний, которые знаменовали перемену настроений интеллигенции от позитивизма, материализма и атеизма к идеализму и религии. Обрисован феномен "нового религиозного сознания". Названы параллельные движения в области поэзии, философии, музыки, политики. Религиозно-философские собрания были встречей богоискательской русской интеллигенции и Русской Православной Церкви. Собрания возглавил тогда еп.Сергий (Страгородский, будущий Патриарх). Со стороны Церкви в Собраниях участвовали такие яркие личности как тогда архимандрит Антонин (Грановский), еп.Иннокентий (Усов), протопресвитер И.Л.Янышев, иеромонах Михаил (Семенов), праведный М.А.Новоселов, В.А.Тернавцев, проф.А.И.Бриллиантов, А.А.Киреев. В.М.Скворцов и др. Со стороны интеллигенции влиятельным на Собраниях оказался "круг Мережковских": Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус, Д.В.Философов, Н.М.Минский, А.В.Карташев, В.В.Розанов и др. Споры развернулись вокруг тем: "Отлучение Льва Толстого", "Церковь и власть", "Христианство и насилие", "Свобода совести", "Гоголь и отец Матвей", "Христианский брак", "Возможно ли догматическое движение?" Огромно значение Собраний в совершенствовании апологетики, образцы которой дали многие выступавшие "люди Церкви". И через 100 лет актуален призыв еп.Сергия к единению Церкви и интеллигенции.

В отличие от Тойнби, Шпенглера и Хантингтона автор статьи считает, что цивилизация - это "тело" культуры, а культура — "душа" цивилизации. Главный идейный поиск России - в преодолении разрыва между цивилизацией и культурой, а главное для страны - не стать частью Запада или принципиально отличаться от него, а вместе с ним создать общечеловеческую универсальную (наднациональную) цивилизацию, которая является единственной альтернативой состоянию цивилизационной разобщенности. "Общество культуры", по мнению автора, — единственно приемлемая модель мировой цивилизации.

Россия — суперконтинентальная страна, расположенная в северных широтах. Поэтому она в принципе не может быть конкурентно-способной в деле производства товаров массового спроса. Если она продолжит играть по западным либерально-демократическим правилам, то место ей на обочине истории обеспечено. Чтобы включиться в мировую экономическую систему не как сырьевой придаток, а как поставщик уникальной наукоемкой и культуроемкой продукции, Россия обязана сделать ставку на свой культурный потенциал. По мысли евразийцев в России должна быть создана идеократическая или культурократическая политическая система, нацеленная на отбор, воспитание и выдвижение на командные посты подлинной элиты (политической, экономической, культурной). Примат культуры над политикой – это ответ на брошенный России географический вызов.

Публикуется статья Г.Флоровского "Вера и разум в философии Соловьева". Автор, которому была присуща высокая взыскательность в оценке духовных явлений, подвергает критике религиозную философию В.Соловьева. Соловьев – либерал, глубоко проникшийся духом шестидесятнического утилитаризма, а либерализм, по мнению Флоровского, для религиозного философа недопустим. Отмечая несомненные заслуги Соловьева в том, что ему удалось сделать религиозные темы достойным предметом обсуждения, пробудить в душах религиозные чувства и реабилитировать христианство от обвинений в политической и социальной реакционности, автор подчеркивает, что дальнейшее развитие русской философии возможно не на путях Соловьева, а на путях отталкивания от него.