В статье рассматривается участие Русской Православной Церкви в советских идеологических кампаниях в 1945–1953 гг. Выделяются различия между подходами церкви в отношении идеологических кампаний во внутренней и во внешней политике. Делается вывод о том, что во внутренней политике Русская Православная Церковь задействовалась только в мобилизационных кампаниях, а во внешней политике – как в мобилизационных, так и в репрессивных. Анализируются отличия церковного курса от государственного в таких вопросах, как коммунистическое строительство, концепт советского патриотизма, культ личности И.В.Сталина, антагонизация Запада и борьба с колониализмом.

Статья посвящена малоизученным страницам истории Северной войны – двум Брауншвейгским конгрессам (1713–1714 гг., 1719–1721 гг.), созванным для разработки мирного договора между воюющими державами. Инициативная роль в организации этих дипломатических съездов принадлежала Австрии, стремившейся при своем единоличном посредничестве добиться такого мира, который отвечал бы прежде всего долгосрочным интересам Священной Римской Империи. Этим попыткам противостояли Англия и Франция, также претендовавшие на роль медиаторов и имевшие свои представления о послевоенном устройстве Европы. Ситуация усугублялась острыми противоречиями внутри лагеря противников Швеции и их намерением лишить Петра I законного вознаграждения за его военные победы. В результате предложенный императором Карлом VI «концертный» подход к проблеме мирного урегулирования был отвергнут в пользу серии сепаратных договоров со Стокгольмом.

В предстоявшей Северной войне Польша являлась самым парадоксальным и нелогичным союзником России. Отношения между ними разъедали глубочайшие исторические противоречия, которые с течением времени лишь усугублялись. В настоящей статье проводится мысль о том, что в факторах, способствовавших заключению русско-польского союза, изначально были заложены элементы той эволюции, которая приведет к его распаду задолго до Ништадтского конгресса. Это лишний раз доказывает хрупкость и неэффективность Северного альянса, поставившего Россию перед необходимостью вести долгую и изматывающую войну со Швецией по сути в одиночку, нося все ее непомерные тяготы на своих плечах.

В третьей, заключительной части статьи авторы приходят к выводу, что русско-шведские противоречия сыграли далеко не главную роль в происхождении Северной войны. Ее инициаторами были другие государства, которые имели к Швеции давние претензии, выливавшиеся в постоянные конфликты. Хотя Россия не собиралась вечно мириться с отсутствием у нее выхода на Балтику и хотела, как минимум, вернуть свои исконные северные земли, она была вынуждена терпеливо ждать своего часа. Этот час мог наступить гораздо позже 1700 года, если бы не был подписан мирный договор с Турцией, избавивший Петра от угрозы войны, которая заставила бы надолго забыть о реванше над Швецией.

В серии статей, первая из которых предлагается вниманию читателей, рассматривается предыстория Северной войны в контексте отношений России с каждой из участниц антишведской коалиции. Сначала прослеживаются русско-датские отношения с 1682 до 1700 года. Они в основном связаны с деятельностью двух посольств – Гильдебранда фон Горна и Пауля Гейнса. Эти датские дипломаты вели в Москве систематическую работу с целью увлечь Петра теми небывалыми перспективами, которые откроются перед ним после победы над шведами. К концу 90-х годов XVII века царя стали торопить. Однако у него были свои представления о том, когда и при каких обстоятельствах можно рискнуть войной против самой могущественной державы Северной Европы.

Нетрудно понять историков, которые рассматривают визит Петра I в Англию в 1698 г. в более широком контексте темы «Россия и Европа». Следуя их примеру, автор статьи заостряет внимание на некоторых деталях. При всей своей любви к Голландии, именно Англию выделял Петр среди других западных держав. Царь был далек от однозначно восторженного восприятия местных нравов и законов, но он увидел там много такого, в чем так остро нуждалась Россия. Что до английской политической элиты, то в ее взгляде на Петра чувствовалась некая смесь надменности, удивления и восхищения. Некоторые из высших государственных деятелей предсказывали, что их странный гость оставит великий след в мировой истории.

Во второй, заключительной части статьи автор продолжает исследование вопроса о том, как Англия воспринимала Петра I. Вниманию читателя предлагаются некоторые любопытные факты, как хрестоматийные, так и малоизвестные. С расстояния веков на них можно взглянуть с несколько иного ракурса, чем тот, что был привычен для современников и ряда историков. Однако общим знаменателем для противоречивых мнений о Петре остается согласие его поклонников и хулителей в одном: при всех своих внутренних контрастах царь-реформатор занимает видное место в галерее великих героев всемирной истории.

Тема, вынесенная в заголовок статьи, как предмет исследования принадлежит античному времени. По крайней мере, формально. Но, поскольку автор поднимает проблему взаимовлияния разных по уровню и содержанию культур (античной и варварской), это приобретает актуальность в свете современных дискуссий о масштабах и пределах негативных последствий того феномена, который вот уже четверть века именуется «столкновением цивилизаций».

Как преломились трагические перипетии XX века в судьбах кавказских народов? В какой степени постсоветская история Южного Кавказа связана с предшествующей эпохой? Чего здесь больше: закономерности или стихийности? Пригодны ли исторические уроки в качестве основы для построения будущего без войн и потрясений? Автор статьи пытался лишь поставить эти вопросы, понимая, что найти ответы на них в условиях сегодняшней неопределенности невозможно.

В настоящей статье, первой из серии, посвященной дипломатии Петра I на заключительном этапе русско-турецкой войны 1686–1700 годов, прослеживается ход подготовки Карловицкого конгресса, где предстояли сложнейшие переговоры о мире между Священной лигой (Австрия, Венеция, Польша, Россия) и Османской империей. Острые разногласия внутри лагеря союзников придали этому процессу мучительный и непредсказуемый характер.

Во второй части статьи рассматриваются острые перипетии дипломатической борьбы в условиях формально начавшегося Карловицкого конгресса. Прокопий Возницын, скованный отсутствием подробных инструкций Петра, вынужден импровизировать на свой страх и риск. Но благодаря богатому профессиональному опыту и житейской интуиции ему удается избежать ловушек, расставленных австрийскими, английскими и голландскими дипломатами.

Третья часть статьи посвящена официальным русско-турецким переговорам в Карловице, которые начались 9 ноября 1698 года. Они проходили крайне трудно, постоянно наталкиваясь на препятствия, возводимые османской делегацией, во многом поддерживаемой австрийцами, англичанами, голландцами. В центре дискуссии была проблема толкования международно-правового принципа uti possidetis, положенного в основу работы Карловицкого конгресса. Автор анализирует аргументацию сторон с точки зрения ее конструктивного или деструктивного потенциала, выясняя также степень убедительности предъявляемый доводов.

В четвертой части статьи речь идет о продолжении бескомпромиссного спора между русскими и турецкими делегатами Карловицкого конгресса. Стороны пытаются нащупать новые способы принудить соперника к уступкам. Прокопий Возницын употреблял весь свой опыт и всю свою изобретательность, чтобы выяснить, где та черта, за которую турки не отойдут. Тем же занимались его оппоненты, опираясь на тайную и явную поддержку англо-голландских посредников. Это и облегчало и затрудняло поиски путей выхода из дипломатического тупика.

К началу декабря 1697 года казалось, что вымотанные острейшими дипломатическими схватками и несносными природными условиями участники Карловицкого конгресса все же принудят себя к какому-то компромиссу. Но это была лишь иллюзия. Во многом благодаря твердой позиции Возницына и его умению играть на разногласиях союзников борьба неожиданно разгорелась с новой силой, создавая ситуацию, когда могло случиться всякое из прежде маловероятного.

В заключительной части статьи описываются события последних десяти дней (6–16 января 1699 г.) работы Карловицкого конгресса и подводятся его неоднозначные итоги для России. Как ни странно, этот короткий период, когда, казалось, дело близилось к благополучной развязке, был исполнен драматического напряжения, чреватого чем угодно. Снял это состояние Прокопий Возницын. 13 января он согласился подписать русско-турецкое перемирие, чем предрешил более или менее успешное завершение конгресса.

Каков контекст и подтекст дискуссии о хронологических рамках Кавказской войны? Носит ли этот спор научно-познавательный характер и в какой степени тут примешана идеология и современные политические реалии? Насколько методологически оправдано ретроспективное «конструирование» альтернативных вариантов развития русско-кавказских отношений в XVIII–XIX веках? К спокойному размышлению над этими вопросами приглашает читателей автор данной статьи.

В статье, преимущественно на кавказском материале, раскрывается длительный процесс превращения антропологической истории человечества в цивилизационную. Решая эту задачу, автор старался уйти от категоричных утверждений, отдавая себе отчет в том, что большей части проблем, над которыми бьются современные ученые (историки, археологи, представители междисциплинарной гуманитаристики), суждено остаться в статусе гипотез. Вместе с тем, не все так безнадежно. Накопленные артефакты открывают оптимистические перспективы по крайней мере в том, что касается дальнейшего изучения социальных, политических, этногенетических явлений, не противоречащих логике и прецедентам, имевшим место в других частях земного шара.

В статье рассматривается один из самых загадочных и колоритных героев чеченской истории конца XVIII века Ушурма, более широко известный в литературе как Шейх-Мансур. Отсутствие достаточного количества достоверного документального материала создало вокруг этой незаурядной личности мифологический ореол, за которым трудно разглядеть реальность и отделить ее от явных легенд, да и просто выдумок. Самой распространенной среди историков считается идея о том, что «движение» Шейх-Мансура являлось прообразом Кавказской войны XIX века, а сам он – предтечей имама Шамиля. Автор настоящей статьи полемизирует с этим мнением, полагая, что с точки зрения глубины понимании своей миссии, способов организации и масштабов движения (включая военно-политические и идеологические составляющие), не говоря уже об эпохальном характере результатов деятельности Шамиля (эпитет никак не применимый к тому, что делал Шейх-Мансур), исторически и, так сказать, преемственно эти персонажи отстоят гораздо дальше друг от друга, чем считают весьма серьезные исследователи.

Рассматривается одна из самых загадочных фигур чеченской истории, Шейх Мансур, который, по выражению Джона Бэддли, "упал, так сказать, из облаков как воин, проповедник и пророк ", чтобы возглавить движение сопротивления против России. Тот факт, что Мансур дал вооруженный ответ на появление русских, служит для многих ученых непреодолимым искушением считать его движение прообразом Кавказской войны XIX века, а его самого предтечей знаменитого имама Шамиля. Автор в этой работе приводит свои соображения против того, что кажется ему надуманным: сравнения двух лидеров горцев, относящихся к различным эпохам и имеющих различные типы восприятия своих политических, идеологических и военных миссий.

Рассматривается одна из самых загадочных фигур чеченской истории, Шейх Мансур, который, по выражению Джона Бэддли, "упал, так сказать, из облаков как воин, проповедник и пророк ", чтобы возглавить движение сопротивления против России. Тот факт, что Мансур дал вооруженный ответ на появление русских, служит для многих ученых непреодолимым искушением считать его движение прообразом Кавказской войны XIX века, а его самого предтечей знаменитого имама Шамиля. Автор в этой работе приводит свои соображения против того, что кажется ему надуманным: сравнения двух лидеров горцев, относящихся к различным эпохам и имеющих различные типы восприятия своих политических, идеологических и военных миссий.

В статье рассматривается история подготовки и осуществления визита осетинской посольской делегации в Петербург в 1749–1752 гг. В рамках этого ключевого сюжета в развитии русско-осетинских и осетино-русских отношений XVIII века автор анализирует объективные и субъективные факторы, которые обусловили сложнейший характер данного процесса, его извилистую траекторию. Многие из этих факторов, по целому ряду, в том числе «политкорректных», соображений до сих пор оставались вне поля зрения исследователей, а то, что становилось основным предметом их внимания, зачастую несло в себе сильный привкус идеологической конъюнктуры. В статье предпринимается попытка дать более полную историческую картину, в которой нашлось бы место не только для безликих сил и непреложных «законов» истории, но и для живых, несовершенных людей, поставленных перед необходимостью творить эту самую историю изо дня в день в меру своего разумения, таланта, воли. И, конечно, в меру своей способности подчиняться обстоятельствам или подчинять их себе.

Вторая, заключительная часть статьи повествует об истории пребывания осетинских послов в Петербурге (1751-1752 гг.). В ходе его русское правительство вначале сосредоточилось на расследовании сомнительных сторон деятельности руководителя православной миссии в Осетии – архимандрита Пахомия. Эта тема оказалась серьезным препятствием к началу русско-осетинских переговоров по политическим проблемам. Лишь после его устранения Коллегия иностранных дел России приступила к непосредственной работе с представителями горского народа. Решительно поставленные ими вопросы побудили Петербургский кабинет внести в свою политику на Северном Кавказе концептуальные и практические коррективы, давшие дополнительный импульс процессу интеграции региона в имперскую структуру.

Статья касается изучения спорных проблем истории Северного Кавказа и связанных с этим методиках преподавания истории. Автор утверждает, что эта ветвь российской историографии находится в стадии серьезного кризиса частично из-за отказа от марксистской парадигмы, который сопровождается идеологическим вакуумом. Он видит способ преодоления этого во всеобъемлющем подходе к проблемам, чувствительным для нероссийских народов, с одной стороны, и в избавлении от сильных мифов, закрепившихся в националистически ориентируемом сознании, с другой, а также в развитии более широкого видения прошлого.

Статья посвящена памяти видного американского историка, профессора Калифорнийского университета (Беркли) Реджинальда Зелника (1936-2004 гг.) и связана с выходом в свет на русском языке избранных трудов ученого. Реджи Зелник пользовался заслуженным авторитетом у своих советских, а потом и российских, коллег и друзей как вдумчивый исследователь и смелый новатор в изучении проблем рабочего движения в России во второй половине XIX - начале XX вв. Не потеряв актуальности и по сей день, его работы помогают понять сложные и запутанные аспекты истории социально-политического развития страны в пореформенный период.

Автор поднимает острую проблему административно-политических реформ на Северном Кавказе, нацеленных, с одной стороны, на укрепление властной вертикали в регионе, с другой – на нейтрализацию взрывоопасных процессов, продолжающих развиваться в непредсказуемом направлении. В статье проводится мысль о том, что решение этих вопросов невозможно без создания механизма эффективного обновления местных этнократических элит за счет молодого поколения широко мыслящих и ответственных лидеров.

В статье предпринята попытка проанализировать системные факторы и конкретные события, приведшие к разрушению СССР. Вслед за рядом других исследователей автор усматривает в предпосылках этой геополитической катастрофы возможность избежать ее. Одна из ключевых идей статьи заключается в том, что кризис советской системы, как и любой кризис подобного рода, был сам по себе не фатальным приговором истории, а естественной стадией развития, жестким вызовом интеллектуальному, нравственному и волевому потенциалу кремлевских лидеров. Шансы успешно ответить на него существовали, и при ином стечении бесконечного количества субъективных и объективных обстоятельств могли быть реализованы.

В статье рассматриваются мотивы и процедура принятия русским правительством решения о присоединении Грузии к России. Высказывается гипотеза о том, что у последних грузинских царей не было иного способа спасти себя и своих подданных от национальной катастрофы. Петербург, взяв Грузию под свое покровительство, вольно или невольно бросил вызов Ирану и Турции – державам, считавшим Закавказье традиционной сферой своего влияния. Обострение международной ситуации в этом регионе в начале XIX века происходило еще и за счет растущего британского и французского присутствия в иранской политике.

Эта часть статьи (продолжение предыдущей) охватывает период от 1833 г. до кануна Крымской войны. В отличие от многих историков автор рассматривает международные процессы в этот период как противоречивые и нелинейные. Он считает, что для европейского мира не было ничего рокового в цепочке событий, произошедших в 30-х и 40-х гг. XIX века. Ни восточные кризисы, ни революции на континенте не спровоцировали всеобщую войну, в то время как относительно второстепенный спор о "святых местах" в начале 1850-х гг. неожиданно вылился в большой европейский пожар. С точки зрения автора такое развитие событий скорее можно назвать загадкой истории, нежели логическим следствием предшествующих обстоятельств.

В статье анализируются объективные и субъективные факторы, способствовавшие сохранению «долгого мира» в Европе в период с 1815 по 1853 г. Важное значение в данном случае имели не только решения Венского конгресса, но и умение правителей великих держав воплотить их в жизнь. Ведущая роль в поддержании европейской стабильности перед лицом двух главных угроз – революции и восточного вопроса – в конечном итоге принадлежала Александру I и Николаю I, ибо именно Россия после 1815 года являлась государством, обладавшим наибольшими возможностями для подавления деструктивных процессов в сфере международных отношений.

В статье рассматривается едва ли не самый главный императив, определявший цели, методы и содержание внешней политики России на протяжении всей ее истории, – императив безопасности в традиционном смысле слова. Автор утверждает, что для Киевской Руси, Московии и, в меньшей степени, для Российской империи, геополитическая экспансия являлась вынужденным ответом на исходившие извне многочисленные угрозы самому существованию государства. Такой способ решения проблемы выживания сочетался с дипломатическими стратегиями, направленными на защиту национальных интересов России путем полноценного участия ее в системе международных отношений в Европе и Азии. Имперский механизм снабдил самодержавную власть наиболее эффективными материальными и моральными средствами реализации этих интересов во внешнеполитической сфере.

В статье раскрывается роль Александра I в устроении европейского порядка после Венского конгресса. Проводится мысль о том, что "долгим миром", длившимся с 1815 г. по 1853 г., Европа была во многом обязана внешнеполитическим идеям российского императора и его настойчивому стремлению воплотить их в жизнь даже в неблагоприятной для этого международной обстановке. Его идеалистическая концепция "Священного союза", навлекшая на себя столько критики современников и историков, по сути, оказалась весьма эффективным инструментом предотвращения большой войны.

После смерти Петра I долгое время ему не было достойной замены. Тем не менее, у его наследников хватило способностей для понимания необходимости заключения союзов с крупными европейскими государствами для того, чтобы не оказаться в дипломатической изоляции на случай возникновения масштабного кризиса в странах "восточного барьера". Россия хотела сохранить роль активного субъекта международных отношений для решения своих внешнеполитических задач. С этой целью она использовала, правда, не всегда умело, европейскую расстановку сил, определявшуюся франко-австрийским соперничеством на континенте и франко-английским – в колониальном мире. Общим итогом развития международных отношений в 18 веке было формирование тех компонентов европейской системы, часть из которых просуществовала до Крымской войны, другая – до Первой мировой. В Европе доминировали пять великих держав: Англия, Франция, Австрия, Россия и Пруссия.

Статья посвящена процессу формирования устойчивых и долговременных тенденций во внешней политике России при Петре I и Екатерине II. Как полагает автор, стремительно-драматическим превращением из незначительного субъекта европейских международных отношений в конце XVII в. в великую мировую державу век спустя Россия обязана не столько объективным факторам, сколько личностным качествам своих правителей. Лишь те из них, кто ярко продемонстрировал способность к концептуальному мышлению и жесткому подчинению других своей воле и разуму, оказались в состоянии обеспечить жизненно важные интересы страны и возвести ее в престижный статус "держателя" равновесия сил в Европе.

В статье рассматриваются факторы, лежавшие в основе происхождения так называемой Крымской системы – новой расстановки сил, сложившейся в результате военного поражения России в середине 50-х годов XIX в. Расходясь с традиционным мнением, автор считает, что, несмотря на политику "сосредоточения", вызванную к жизни крымским фиаско, Россия, зачастую даже помимо своей воли, продолжала играть значительную роль в международных делах. Поскольку она была главным гарантом Венского урегулирования (1815 г.), ее самоустранение с европейской сцены повлекло за собой фундаментальные перемены в континентальном балансе сил. Чтобы восстановить хотя бы подобие порядка и осуществить свои цели, сначала Франция, затем Германия вынуждены были прибегнуть к русской помощи. В итоге оказалось: тем, кто в 1856 году считались победителями, не удалось создать действенную систему для защиты их геополитических завоеваний в Европе и за ее пределами. Вместо этого они запустили маховик радикальной дипломатической революции, чтобы вскоре пожалеть о ее нежданных последствиях.