Статья Сергея Кургиняна является откликом на современные требования праворадикальных сил, получающих некоторую поддержку со стороны РПЦ, нового покаяния русского народа в условиях глобального кризиса. Правые радикалы педалируют тему расстрела царской семьи и в связи с этим раскручивается хорошо известный маховик дебольшевизации российского общества. Казалось бы, куда еще? Но ревнители белой правды не успокаиваются. Конечно, являясь одним из государственных каркасов современности, РПЦ имеет право на свою точку зрения. В конце концов, духовная оценка принадлежит тем, кто жаждет восстановить историческую справедливость. Но у покаяния есть две стороны. И то, что морально, с точки зрения проповедника, может быть совсем аморально, с точки зрения политика. И не потому, что политика дело заведомо грязное. У политики своя логика, у проповеди – своя. Новый виток покаяния – политически ущербный и опасный ход, угрожающий в ближайшей перспективе политической независимости России. Кольцо блокады сжимается, а манипулирование символами и ценностями чревато новой народной катастрофой. Стоит ли наступать на старые грабли?

Переживаемый ныне мировой экономический кризис и его многостороннее влияние на экономическое, социальное и политическое развитие Соединенных Штатов заставляет серьезных наблюдателей обращать свои взоры на то, что происходило в США до 1929 г., в годы «просперити», когда Америка была обществом, в котором кучка сверхбогачей контролировала огромную часть национального достояния, а также на последующий период нищеты и реформ «нового курса», инициированных Франклином Д. Рузвельтом. История повторилась вновь, Некоторые экономисты полагают, что Новый курс установил относительное материальное равенство, которое существовало более 30 лет, содействуя превращению Америки в общество среднего класса. Эти нормативы Нового курса оказались недолговечными, уступив место этосу сверхбогачей, идейной сердцевине рейганизма. Профессор Принстонского университета экономист Поль Кругмен в своих трудах утверждает, что социальное неравенство, существующее сегодня в США, проявляется столь же отчетливо, как это было в 20-х годах прошлого века и что усилия, направленные на то, чтобы сохранить это неравенство, непосредственно ведут к углублению нищеты, недопотребления и в конечном счете к повторению Великой депрессии. Он заключает свой прогноз тревожным предупреждением: или демократия будет восстановлена в своих правах, или богатство и его политические соратники получат возможность создать свой новый, весьма далекий от демократии режим. Феномен избрания президента США Барака Обамы, сторонника политики Рузвельта, автор статьи рассматривает в соответствующем контексте.

Конфессиональный аспект оппозиции «свой–чужой» является одним из основных факторов самоидентификации, что особенно ярко проявляется в полиэтничных и поликонфессиональных ареалах, где традиция соседства славян-христиан с представителями других конфессий насчитывала несколько веков. Регионы, где проводились полевые исследования – от Буковины до Гродненщины – в этом плане представляют собой показательный пример, т.к. здесь на протяжении длительного времени (до Второй мировой войны) в тесном соседстве проживали православные, католики и униаты, христиане-баптисты, иудеи. Опыт непосредственного соседства не мог не оставить следа в народных представлениях о вере и культовых обрядах этнических соседей, что подтверждается живучестью фольклорных нарративов на тему религии и веры. Образ священнослужителя в народной картине мира также приобретает фольклорно-мифологические черты.

В статье исследуется отношение И.В.Сталина к царю Ивану Грозному в полемике с кинорежиссером Сергеем Эйзенштейном. Традиционно считается, что точка зрения вождя партии большевиков была уникальной. Советский руководитель якобы выразил особое сочувственное отношение к первому русскому царю. Автор доказывает, что эта интерпретация неверна. Сталин никакой уникальной точки зрения не выражал, но лишь повторял то, о чем писали советские историки, не только в своих обобщающих трудах, но и в учебниках. Создатель фильма «Иван Грозный», Сергей Эйзенштейн, – так традиционно считается, – выразил взгляд не уникальный, опираясь на широкий круг источников и научной литературы, вполне типичный для того времени. Однако автор статьи доказывает, что позиция кинорежиссера отличалась от общепринятого научного объяснения истории царствования Ивана Грозного. Позиция Сталина, напротив, исключала всякую психологизацию образа царя, выразившего собой и своими делами объективный процесс образования русского национального государства. Сталин поучал Эйзенштейна как плохого ученика, который не вызубрил «тему», не подготовился как надо к экзамену и не сдал его. Сталина вполне устраивали общеизвестные позиции историков, труды И.И.Смирнова, Р.Ю.Виппера, а также содержание учебников, сформировавших устойчивый стереотип восприятия эпохи Ивана Грозного. Эту эпоху надо было видеть не через психологию исторического деятеля, ибо тогда пропадет значимость свершений в строительстве Русского государства, но через объективную закономерность. Хотя и обезличенную, но мистическим образом одухотворенную, потому что в ней содержалось оправдание любой порочности, как бы ее ни понимали: в виде террора, прелюбодеяний или злоупотреблений личным здоровьем. Сталин не отказывался от диалектики, а потому жестокости Грозного, его злодеяний он не отрицал. Любому «минусу» он противопоставляет свой «плюс». Эта диалектика была обращена не к человечеству – очень хороший человек может быть жертвой необходимого процесса, и очень плохой человек может стать символом этого процесса – диалектика Сталина была обращена к природе, безмолвной, безучастной к страданиям, лишенной субъективных чувств. Согласно такой диалектике, любая сверхзадача важнее способов ее достижения. Правильная стратегия и эффективность искупают «субъективные» ошибки. Если Эйзенштейн делал акцент на противоречиях личности Грозного, то Сталин был силен тем, что говорил об очевидных для исторической науки советского времени фактах. Величественная цель не могла не оправдывать любых потерь. Однако, как большой художник, Эйзенштейн не мог до конца угодить власти и потому, в конце концов, нарушил конвенцию. Ему были ближе дореволюционные историки. За коллизиями эпохи Ивана Грозного он угадывал шекспировскую психологическую драму. Так столкнулись идеология и творчество.

В конце XIX в. и особенно накануне и в годы ее войны с Россией 1904–1905 гг. перед правительством Японии встала стратегическая задача скорректировать сложившиеся стереотипы восприятия своей страны в Старом и Новом Свете, завоевать симпатии и доверие Запада, нейтрализовать его страх «желтой опасности» и противопоставить Россию западной цивилизации. Автор статьи исследует официальный западно-ориентированный имиджмейкинг Японии накануне русско-японской войны и в годы самого этого конфликта с упором на организационно-финансовую сторону этой работы и технологии ее ведения.

В этом году исполняется 20 лет с момента открытия границы между ГДР и ФРГ, состоявшегося 9 ноября 1989 года. Мир увидел в этом событии главным образом "падение" Берлинской стены, которая на протяжении 28 лет отделяла Восточный Берлин, являвшийся столицей ГДР, от Западного Берлина, сохранявшего характер территории, оккупированной державами-победительницами Второй мировой войны. Юридический статус секторальной границы в Берлине, рассматривавшемся теоретически как объект четырехсторонней ответственности, не был тождественен статусу "германо-германской" границы, которая изначально была границей между самостоятельными зонами оккупации, ставшими в 1949 году с некоторыми оговорками независимыми государствами. Включение берлинской секторальной границы в принятое властями ГДР в ноябре 1989 года решение о либерализации режима пересечения восточными немцами границы с ФРГ было непростительной международно-правовой ошибкой, которая привела к серьезным внутриполитическим последствиям. К полуночи 9 ноября у контрольно-пропускных пунктов Берлинской стены сложилась взрывоопасная обстановка – толпы граждан ГДР настойчиво требовали, чтобы их пропустили в Западный Берлин, в то время как пограничники еще не успели получить разъяснений о том, каким должен быть новый режим границы. Об исполненной драматизма обстановке, едва не завершившейся применением оружия, рассказывают дневниковые записи тогдашнего советника-посланника посольства СССР в Берлине, дополненные воспоминаниями других участников и свидетелей этого переломного момента в послевоенной истории Европы.