В публикации представлен взгляд автора на неоевразийское движение и его участников, а также на тех, кто ему противостоит. В настоящее время это движение можно рассматривать как эксперимент исламско-тевтонского синтеза, и главная опасность для теперешней России состоит в том, что оно может превратиться из маргинальной доктрины в государственную идеологию. История неоевразийского движения берет начало в 60-е годы прошлого века, когда в российской элите появились люди, искавшие в наследии Третьего рейха альтернативу идеологии коммунизма. После распада СССР к ним присоединились новые участники из круга тех, кто довольствовался прежде советским официозом. Автор подчеркивает, что несмотря на явный антисемитизм (особенно исламской части движения), сегодняшние евразийцы раскрывают объятия еврейским "пассионариям" для легализации с помощью еврейского участия своей доктрины. Опасность таких объятий не вызывает сомнений у автора. Реакция на эту статью, опубликованную ранее в тель-авивской газете "Вести", вождя евразийцев А.Дугина и ответная реакция Д.Конторера логически завершают публикацию.

Статья, основанная преимущественно на впервые вводимых в научный оборот материалах, посвящена одному из малоизученных этапов истории Петербургской (ныне Российской) Академии наук. На рубеже XIX-XX вв. была предпринята попытка крупномасштабной реформы этого старейшего научного учреждения страны. Инициаторами реформы в 1890 г. выступили ученые во главе с президентом Академии К.К.Романовым. Суть ее состояла в замене устаревшего устава Академии 1836 г. новым нормативным актом, который призван был способствовать активизации деятельности "первенствующего ученого сословия". Предполагалось представить в Академии наук новые отрасли знаний, увеличить количество академических "кресел", повысить размер бюджетного финансирования, демократизировать процесс выборов и т.д. Более 12 лет разрабатывался этот документ, и только в 1912 г. удалось добиться частичного осуществления реформы – получения нового бюджета. Однако это стало возможным лишь за счет отказа ученых от коренной реорганизации Академии.

Слово "реформа", склоняемое то так, то эдак в разных комбинациях давно уже оторвалось от какого бы то ни было конкретного смысла. Т.н. "реформа образования" не исключение. При Ельцине отрасль очень сильно изменилась, переменами оказались затронуты миллионы людей (учащихся, их родителей, преподавателей) – это факт. Но будущий историк напрасно будет искать в официальных документах, стенограммах и материалах дискуссий концепцию преобразований. То, что он обнаружит – набор общих слов про "демократизацию", "гуманизацию", "передовой зарубежный опыт" и пр. – почти не пересекается с реальной политикой. Реальную политику в сфере образования никто не обосновывал, не объяснял, не обсуждал на педагогических советах. Ее просто проводили в жизнь. Как показано в статье, последняя "четырехходовка" Министерства образования: – "единый экзамен" на аттестат о среднем образовании и в ВУЗ; 12-летняя средняя школа; тестирование вместо традиционных экзаменов и государственные именные финансовые обязательства – это не какая-то новая "путинская" политика, а прямое продолжение ельцинской. Порою до истинных целей мы вынуждены докапываться, сопоставляя декларации с конкретными действиями и вычитывая информацию между строк официальных документов и министерских интервью. Именно такую исследовательскую задачу ставил перед собой автор статьи.

Мало кто знает о прогнозах будущего России, сделанного отечественными консерваторами задолго до крушения самодержавия. Многократно переизданный, но не прочитанный, Константин Леонтьев в своих оценках социализма был, по мнению автора статьи, гораздо более глубоким и дальновидным, чем его современники и некоторые наши соотечественники. Осознавая подспудно неизбежность социальной революции, он пытался найти в социализме охранительные черты и совместить его с монархией в рамках православия. Урегулировать социальный вопрос предлагалось силами существующей власти, не меняя сложившийся социально-экономический уклад. Леонтьев планировал посвятить социализму специальную работу, но этому помешала смерть, а последователи (да и были ли у него настоящие последователи?), оказались менее оригинальными. Один из немногих, понявших, но отнюдь не принявших его "охранительный социализм", – Лев Тихомиров. "Патриархальные" апологеты самодержавия истощили себя в борьбе с социалистической идеей, не осознав существования глубоко скрытого типологического родства с социализмом. Родства, которое помимо прочего, подразумевалось наличием общего противника в лице либерализма и капитализма.

Публикация призвана прояснить ситуацию и с новой стороны осветить место и роль Тихомирова в политической жизни России. Он выделялся, прежде всего, тем, что в революционном лагере был своего рода "консерватором", отстаивая традиционные ценности, а в монархическом – "революционером", не только по ярлыку, наклеенному недоброжелателями, но и по внутреннему убеждению в необходимости серьёзных преобразований, решительному движению по пути построения идеального монархического государства. И этот образ "консервативного революционера" отталкивал от него современников. Но хотя Тихомиров и был, в действительности и по существу, "человеком Александра III", его можно назвать предтечей европейской (немецкой) консервативной революции и русских евразийцев. В судьбе Льва Александровича Тихомирова нашли отражение сложные и противоречивые тенденции развития общественно-политической мысли России. Он оставил богатейшее литературное наследство, являясь не только выдающимся идеологом и талантливым публицистом, но и внимательным и чутким наблюдателем за происходящими в стране процессами.

Во все времена "произволу", "дикости", "невежеству" поэтов противопоставлялись матрицы "разума", "культуры", "цивилизации". Современные стихотворцы в войне с "традицией" уже опираются не только на логические построения, но и на машинный интеллект, то есть техногенным способом сводят поэзию к разновидности индустрии. И чем число читателей стихов все более убывает, тем боевитее становится раскраска стихотворцев. Их воинственный пыл, ведущий к дегуманизации, можно поубавить, если исходить из положения, которое разделяется и "традиционалистами", и "модернистами": у древних чувство поэзии было развито лучше, чем у современного человека. Отсюда "прогрессом" в области поэзии является не уход от "невежества" древних, а, напротив, культивирование наития, которое связывает нас с пращурами. В статье предпринимается попытка проиллюстрировать дух истинной поэзии и выявить пути, на которых можно достичь ее в современном мире.

Статья инициирована материалами, представленными к обсуждению на научной конференции "Концепт греха в славянской и еврейской культурной традиции" (Институт славяноведения РАН, Москва, ноябрь 1999). Являясь одним из главных концептов, активно осмысляемых и толкуемых в рамках многовекового иудео-христианского межкультурного диалога, "грех" – как показывают исследователи обеих традиций – выступает во множестве своих ипостасей: и как нарушение системы запретов, и как сокрытие истины, и как "природное" или "этническое" качество, и как некая материальная субстанция, которая может быть исчислена, оценена и даже продана. Как показывает славянский материал (фольклорные легенды и верования, система запретов и предписаний, обряды и ритуалы), народная нравственность, как и народная религия, расширяет и одновременно конкретизирует (материализует) христианское понятие греха. На основе славянских народных легенд и поверий рассматривается отношение традиционного общества к первородному греху и инцесту, к понятиям "грех" и "душа", к проблеме искупления греха или к вопросу о разрешенном свыше грехе. Отдельный пласт славянского фольклора составляют легенды о "грешных" животных, растениях и целых народах, о грехе (нарушении запретов и последующем наказании) в связи с традиционной обрядностью.