В статье рассматриваются основания религиозно-философской концепции модернизма. Она формировалась как персоналистская идеология, утверждавшая права личности в метафизическом плане. Добро и зло не отчуждены от личности – они производны от личности, ищущей себя в богоборчестве. Абсолютная свобода рассматривалась модернистами как высшее проявление новой религии. Но эта абсолютная свобода личности неизбежно приводила к дуализму, который создавал ситуацию перманентного выбора между двумя божественными ипостасями – добром и злом, ибо истинным злом рассматривалась «середина»: ни то ни другое. Зло пребывает в коллективном начале, в толпе, в обыденности, – именно это начало угнетает и делает несвободным человека. Драматизм «новой религии» заключался в том, что, стремясь к Единому, к Богу, модернисты выше всего ставили абсолютную свободу личности, которая не давала возможности обосновать религиозный монизм.

Романы о любви Марка Криницкого (1874–1952), яркого представителя русского модернизма, в советское время относили к бульварным романам, в которых нет никакого смысла, кроме развлекательного. Подобные характеристики были унаследованы литературоведами постсоветского времени без критического рассмотрения, а между тем никакой бульварщины в романах не было изначально. Ибо ставился вопрос не о любви только, не о верности или неверности только, не о сохранении семьи и домашних устоев, а о недостатке личной свободы в отношениях мужчины и женщины, о любви, в которой проявлялась убивающая ее сила родовой стихии. Эти романы ставили философские вопросы о конечной свободе, и потому все истории любви так или иначе рассказывают не только о высоких чувствах, но и о насилии над ними. Культ сильного мужчины был характерным культом модернизма. Однако этот умозрительный культ был лишь проектом преобразования семьи и общества на новых общественных основаниях. Культ сильного мужчины призывал мужчину быть инициатором освобождения любви от гнета традиции и родового быта.

В первой профессиональной организации журналистов, созданной в 1918 г., сразу после революции, были многие, кто еще не успел разделиться на непримиримые лагеря (процесс только-только начинался), это был Ноев ковчег советской культуры. В статье рассматриваются начавшиеся споры между разными представителями «советской культуры», эти споры обнажили невозможность единства, Союз советских журналистов был обречен, ибо общество в послереволюционном состоянии оказалось совершенно раздробленным. Ноев ковчег советской культуры в океане революции нашел себе «землю», где было решено остановиться, выйти и обрести почву под ногами: для пролетарских писателей и журналистов она стала пролеткультовской, для Есенина с товарищами – имажинистской, для представителей Левого фронта – лефовской, для тех, кто мыслил культуру отдельно от диктатуры пролетариата, – по-прежнему модернистской. Так постепенно создавались условия для жесточайшей конкуренции борющихся между собой направлений новой культуры, каждое из которых рассчитывало стать главным и единственным.

Раскол модернизма заключался в том, что внутри него обозначились расхождения по отношению к государству во время Первой мировой войны. Одни модернисты стали исповедовать высшую ценность – православное государство, другие – по-прежнему утверждали, что высшей ценностью и началом всех начал является всякая личность, конституирующая реальность. Столкнулись две силы в одном движении, однако развязка конфликта была определена не аргументами сторон, а жестокой действительностью проигрыша в войне. Русский народ не выдержал тяжких испытаний – таков был итог этого внутреннего конфликта. Ни православное государство, ни народная личность не поднялись выше себя в стремлении преобразовать мир на новых, справедливых началах. Гибель империи стала гибелью и русского модернизма, оформленного в годы Первой русской революции 1905–1907 гг. Однако зерно, упавшее в землю, непременно прорастает в новую жизнь, ибо не может умереть дух личности, бессмертный дух, ищущий метафизическое начало и оправдание жизни вопреки тоске и пессимизму.

В статье рассматривается судьба русского модернизма в связи с Первой мировой войной, нарушившей привычную жизнь людей. Парадоксальным образом это нарушение привычной мирной жизни основные деятели модернистской культуры не относили к исключительно негативным событиям. Война не является причиной самой себя, она лишь следствие накопившихся проблем в самом человечестве. Это кризис внутренний, духовный, требующий своего разрешения, и это возможность преобразить свой внутренний мир, чтобы затем преобразился и мир внешний по отношению к человеку. Литературные и философские переживания модернизма, выплеснувшись наружу, показали, что кризис наличествует не только в человечестве, но и внутри этого течения. Останется ли в нем конституирующей основой Личность в ее сверхличностной перспективе утверждения себя или победит прежний славянофильский миф о православном государстве, выше интересов которого нет ничего в условиях войны, – эту дилемму и обсуждали модернисты, в этом и состоял кризис модернизма.

В заключительной части статьи речь идет о политическом преследовании А.К.Воронского, о следственных делах, которые раскрывают механизм травли в эпоху сталинизма. В публикуемом архивном фрагменте следственного дела 1937 года содержится подробная характеристика Воронским партийных, литературных деятелей, причислявшихся властью к троцкистской оппозиции. Несмотря на судебный характер документа, сведения, в нем содержащиеся, не противоречат тому, что нам известно по другим источникам – радикально меняются только оценки: то, что было легальной фракционной деятельностью во второй половине 20-х годов, в 1937 году квалифицировалось как тяжкое преступление против партии большевиков. Новый документ, вводимый в научный оборот впервые, поможет исследователям разобраться в хитросплетениях политических и литературных отношений вокруг журнала «Перевал», одним из создателей которого был Воронский.

В статье рассматривается биография А.К.Воронского, одного из главных деятелей литературного процесса в 20-х гг. XX в. Партия большевиков поручила ему не только цензуру (1922), но и руководство теми литераторами, которых Л.Д.Троцкий назвал «попутчиками». Специфика ситуации заключалась в том, что в середине 20-х гг. партия признавала несостоятельность пролетарской культуры, нуждавшейся в сотрудничестве со старой дореволюцинной культурой, чтобы научиться тому опыту, который был ею накоплен. Воронский помогал выживать «попутчикам» и одновременно старался обучить представителям молодой пролетарской культуры навыкам литературного мастерства. Эта деятельность вызывала ожесточенную критику пролеткультовских деятелей, видевших в деятельности Воронского происки классового врага. Сосуществование разных литературных группировок было возможно потому, что в партии еще не возобладала мысль об усилении классовой борьбы внутри страны.

Статья посвящена спору начала XX века между модернистами и позитивистами о таких понятиях, как пошлость, мещанство, цинизм. Кажется, что эти понятия не должны вызывать споры: никто не станет сомневаться в том, что понимает значение этих терминов. Но это только кажется. В начале XX века развернулась большая дискуссия о понимании этих терминов, которая показала, что русское общество глубоко расколото на два мира: в одном конституировались идеи прав Личности, идеи Возрождения страны через сверхличные основания культуры, в другом боготворили Человечество. Что выше, Личность или Человечество? От решения этого вопроса во многом зависело будущее страны. В этих спорах нетрудно увидеть будущее всего XX века, страшного и кровавого.

В статье рассматривается новейший опыт исследования особенностей формирования нового социально-психологического и творческого пространства в советской литературе и общественной жизни 1920-х гг. на примере материалов личных архивов советских литераторов и их судебно-следственных дел. Авторы анализируют механизмы адаптации творческой личности к условиям и требованиям складывающейся тоталитарной культуры.

Отклики на письмо Горького с требованием снять с репертуара Московского Художественного театра уже готовый спектакль по роману Ф.М.Достоевского «Бесы» выразили модернистское отношение к ущемлению свободы личности в пространстве культуры. Практически все, кто откликался на эту ситуацию, осуждали писателя за насилие над творческой свободой. Однако революционная молодежь, выступавшая на открытых обсуждениях письма Горького, скорее поддерживала Горького, чем осуждала. Сам же пролетарский писатель ответил критикам, он ни в чем не признал свою вину и обвинил своих оппонентов в «мещанстве», «цинизме» и «пошлости». В статье рассматриваются глубинные основания различий в объяснении этих понятий. Эти различия были следствием диаметрально противоположных представлений о прогрессе страны, ее будущем.

Статья посвящена изучению древнерусских миниатюр, находящихся в Лицевом летописном своде Ивана Грозного – уникальном памятнике русского Средневековья. Первое его факсимильное издание было осуществлено в 2004 году издательством «Актеон» (Москва). Десятки томов древней рукописи, 16 тысяч миниатюр, иллюстрирующих всемирную и русскую историю, увидели свет, стали доступны во многих библиотеках России и за ее пределами. Теперь доступ к первым (и последующим) томам ЛЛС (в электронном виде) возможен через Интернет. Казалось бы, издание гарантирует знание. Но это не так: требуется реконструкция знаковой природы миниатюр, чтобы понять их содержание. Речь идет об опыте реконструкции неизвестного языка русской культуры, который определял собой способ «прочтения» текста и художественного образа. Одна из главных проблем данной статьи – это изучение горизонта свободы древнерусского художника: был ли он несвободен в своем творчестве или явился создателем собственного художественного мира?

При жизни Сталина только он и мог быть равным истине, только он и мог знать ее. После его смерти возникла идеологическая корпорация, которая взяла на себя функцию контроля за истиной, но каждый функционер, допущенный до отслеживания соответствий «практики» и «теории», знал, что его контролирующие функции ограничены. Идеологический аппарат партии унаследовал монопольные права на истину как корпоративный наследник. Именно корпорация стала претендовать на кастовое знание, которое освобождало их, «избранных людей», от ненужных формальностей. Ответы гражданам, которые составлялись в журнале «Коммунист» почти ничем не отличались от подобных же при жизни Сталина, зато обсуждения внутри редколлегии журнала (протоколы стали составляться с января 1954 г.) разительно отличались тем, что в них имя Сталина почти полностью отсутствовало. Н.С.Хрущев в своем докладе на XX съезде КПСС обнажил страшную правду о культе личности Сталина перед коммунистами, но остался верен укоренившимся двойным стандартам: его доклад был «секретным» — а содержание для «своих». И хотя нельзя было удержать этот мощный поток освобожденного сознания, прежний способ идеологической власти над обществом не подвергался сомнению.

Статья посвящена событиям, которые произошли сразу после смерти Сталина. Его аппарат подавления работал некоторое время в режиме нон-стоп, — потребовалась воля, чтобы его остановить. Но была ли ли эта воля? Может быть, точнее говорить о параличе воли — как симптоме, который тоже был порожден работающей машиной подавления... Новые документы, обнаруженные в архиве, проливают свет на эту загадку остановки механизма сталинских репрессий.

В статье анализируется монография профессора Будапештского университета Дюлы Свака «Русская парадигма». Авторы рассматривают научную новизну и своеобразие россиеведеческих исследований Д.Свака в широком теоретико-методологическом контексте поиска формулы русской истории в современном зарубежном россиеведении.

Через день после похорон И.В. Сталина впервые прозвучали слова о недопустимости «культа личности». Их произнес Г.М. Маленков. Однако эти слова не имели прямого отношения к Сталину. Первое упоминание «культа личности», если исходить из основной интенции записок П.Н. Поспелова, секретаря ЦК КПСС, сообщившего о совещании в Президиуме ЦК КПСС 10 марта 1953 г., никак не связано с именем Сталина. Ключевая идея в выступлении Маленкова перед журналистами заключалась в том, чтобы никто из трех главных руководителей страны, членов Президиума ЦК КПСС, Г.М. Маленкова, Л.П. Берии и В.М. Молотова, не получил предпочтения, чтобы руководство стало коллективным. Но и после июльского Пленума Президиума ЦК КПСС (1953 г.), на котором впервые Г.М.Маленков сказал прямо, что был «культ личности Сталина», никакого публичного разоблачения деятельности Сталина не было и быть не могло. По одной лишь причине: высказанную на Пленуме ЦК партии критику Сталина разрешалось повторять только высшим должностным лицам в партии на закрытых мероприятиях. Для всех прочих, и советского общества в целом, вплоть до секретного доклада Н.С. Хрущева на XX съезде партии, оставалась актуальной кампания разоблачения «вредного культа личности» вообще, т.е. почитания великой личности вопреки тому, что народ – истинный творец истории.

В статье речь идет о положении дел в исторической науке после смерти Сталина. Критический настрой по отношению к исторической науке особенно ярко проявился на совещании высочайшего уровня в Президиуме Академии наук 20. 03.1953 г. Основная тема выступления первого докладчика, и.о. директора Института истории А.Л.Сидорова, – признание гениальности работ Сталина и общего провала исторической науки. Наибольшей силы удар был направлен не против отдельной личности или даже группы лиц. Удар направлялся против всего Ленинградского Отделения Института истории, который намеревались закрыть за ненадобностью. Идеологическая машина не могла остановиться сразу, однако со временем разоблачительный тон выступлений менялся. Официальные круги встали на путь постепенной десталинизации исторической науки. Пример этому – подготовка к публикации материалов итоговой статьи одного из главных идеологов того времени А.М.Панкратовой. На разных стадиях этой подготовки многие идеологические крайности постепенно сглаживались.

В интервью профессора Юрганова в центре внимания находятся перспективы и проблемы исторической науки, которая, по мнению ученого, имеет все шансы стать фундаментальной дисциплиной. Такая история не причастна ни к каким колебаниям политических настроений. Она является инструментом их анализа, а не обоснованием конкретных ценностей. История в этом качестве беспредпосылочна. Однако она является ключом к пониманию любого ценностного и культурного континуума. Прикладная же наука, которую используют в идеологических целях, существует и будет существовать всегда. Нужно только верно устанавливать границы, понимая, для каких целей реализуется исследования, для чего оно предназначено.

В статье исследуется отношение И.В.Сталина к царю Ивану Грозному в полемике с кинорежиссером Сергеем Эйзенштейном. Традиционно считается, что точка зрения вождя партии большевиков была уникальной. Советский руководитель якобы выразил особое сочувственное отношение к первому русскому царю. Автор доказывает, что эта интерпретация неверна. Сталин никакой уникальной точки зрения не выражал, но лишь повторял то, о чем писали советские историки, не только в своих обобщающих трудах, но и в учебниках. Создатель фильма «Иван Грозный», Сергей Эйзенштейн, – так традиционно считается, – выразил взгляд не уникальный, опираясь на широкий круг источников и научной литературы, вполне типичный для того времени. Однако автор статьи доказывает, что позиция кинорежиссера отличалась от общепринятого научного объяснения истории царствования Ивана Грозного. Позиция Сталина, напротив, исключала всякую психологизацию образа царя, выразившего собой и своими делами объективный процесс образования русского национального государства. Сталин поучал Эйзенштейна как плохого ученика, который не вызубрил «тему», не подготовился как надо к экзамену и не сдал его. Сталина вполне устраивали общеизвестные позиции историков, труды И.И.Смирнова, Р.Ю.Виппера, а также содержание учебников, сформировавших устойчивый стереотип восприятия эпохи Ивана Грозного. Эту эпоху надо было видеть не через психологию исторического деятеля, ибо тогда пропадет значимость свершений в строительстве Русского государства, но через объективную закономерность. Хотя и обезличенную, но мистическим образом одухотворенную, потому что в ней содержалось оправдание любой порочности, как бы ее ни понимали: в виде террора, прелюбодеяний или злоупотреблений личным здоровьем. Сталин не отказывался от диалектики, а потому жестокости Грозного, его злодеяний он не отрицал. Любому «минусу» он противопоставляет свой «плюс». Эта диалектика была обращена не к человечеству – очень хороший человек может быть жертвой необходимого процесса, и очень плохой человек может стать символом этого процесса – диалектика Сталина была обращена к природе, безмолвной, безучастной к страданиям, лишенной субъективных чувств. Согласно такой диалектике, любая сверхзадача важнее способов ее достижения. Правильная стратегия и эффективность искупают «субъективные» ошибки. Если Эйзенштейн делал акцент на противоречиях личности Грозного, то Сталин был силен тем, что говорил об очевидных для исторической науки советского времени фактах. Величественная цель не могла не оправдывать любых потерь. Однако, как большой художник, Эйзенштейн не мог до конца угодить власти и потому, в конце концов, нарушил конвенцию. Ему были ближе дореволюционные историки. За коллизиями эпохи Ивана Грозного он угадывал шекспировскую психологическую драму. Так столкнулись идеология и творчество.

Статья посвящена источниковедению культуры, новому и логически необходимому направлению современной исторической науки. Автор определяет границы метода, обоснованного недавно (Каравашкин А.В., Юрганов А.Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М., 2003). Принципы источниковедения культуры сопоставляются с методологическими установками французской исторической Школы «Анналов» и российского позитивизма. По мнению автора, ни одно из вышеперечисленных направлений не преодолело недостатки новейшей герменевтики. Последняя сосредоточивалась на проблеме бессознательного, исследовала коллективную психологию, но была зачастую равнодушна к пониманию источников. Предметом источниковедения культуры становится авторское присутствие в тексте, реальность авторского сознания и опыт прямых высказываний. Изучение явного сознания, непосредственной рефлексии субъектов исторического процесса впервые обретает свой специфичный метод.

В заключительном разделе статьи речь идет об аксиоматических основаниях новой беспредпосылочной герменевтики исторических источников. Особенности предложенного метода становятся понятными при сопоставлении его аксиоматики с теоретическими положениями Ф. Шлейермахера, В. Дильтея, А.С. Лаппо-Данилевского, Г.-Г. Гадамера и др. Предпосылки реконструкции первоначального смысла источников могут быть только общеметодологическими, но сама реконструкция не должна содержать ответов и не должна предвосхищать выводов конкретного исследования. Встреча с “чужим” сознанием всегда неожиданна. Кроме того, источниковедение культуры основывается на принципе дополнительности и не исключает творческого взаимодействия с другими методами, не ставит под сомнение саму возможность междисциплинарного синтеза.

Статья посвящена приемам и основополагающим мировоззренческим предпосылкам современных литературоведческих и культурно-исторических концепций. Претендуя на решение принципиальных вопросов гуманитарного знания, представители субъективистстких направлений делают своим основным оружием аргументы от идеологии и тем самым по-своему преодолевают установки позитивизма. Однако идеологически ориентированная гуманитаристика невольно оказывается союзницей постмодернистской эпистемологии. Исследовательский "эгоизм", потребительские сверхзадачи, противопоставленные коллективному опыту науки, завоевывают свободное интеллектуальное пространство. И теперь личное мнение или личная вера ученого, свобода его совести значат больше, чем реальность источникового сознания. Сравниваются два противоположных подхода к истории культуры, "консервативный" либерально-атеистический. И в первом и во втором случае авторы рассматриваемых концепций ссылаются на свою личную позицию как на важный научный факт и теоретическую модель. Странным образом противоположности дополняют друг друга: литературоведение, абсолютизирующее неизменное, и культурология, гипостазирующая становление без становящегося (процесс), оказывают в равной мере разрушительное и дезорганизующее воздействие на современную гуманитарную науку. Эти крайности нуждаются не столько в "примирении", сколько в диалектическом и творческом преодолении, обновляющем синтезе.